История мастифа - часть II
Эпоха Тюдоров
Самая известная из всех историй об этой породе, история, которую знает каждый владелец мастифа, произошла при короле Генрихе V (1387 – 1422). В ней говорится, что во время битвы при Эдикуре пал королевский рыцарь, сэр Пирс Ли (Piers Legh), но преданная ему всем сердцем и любимая им сука мастифа охраняла его, пока тот не умер. Суку отправили на ее родину в Англию, где она стала основательницей семейства лайм-холлского поголовья мастифов. Мы рассмотрим эту историю ниже.
Эпоха династии Тюдоров играет особую роль в истории мастифов благодаря множеству упоминаний о них в описаниях травли быков и медведей. Очень легко романтизировать период правления рассудительной королевы Елизаветы I (1533 – 1603).Песня любви Доуленда, или королевская павана, исполняемая на клавесине, может служить воплощением елизаветинского двора, но человеческая жизнь в те времена вовсе не ценилась, а жестокость к животным была обычным делом.
Возможно, рыжие огненные волосы Елизаветы и были отражением ее пламенной души и страстей, бушевавших внутри великой представительницы династии Тюдоров, но сужающееся книзу лицо и украшенное драгоценными камнями платье вовсе не вязались с любовью этой удивительной женщины к кровавым зрелищам или проницательностью в государственных делах. Патологическая жестокость к животным – это обвинение нашим предкам, хотя мы понимаем, что жизнь низших слоёв общества в ту эпоху ломала души и любое развлечение с энтузиазмом приветствовалось толпой.
Травля медведя превратилась практически в национальную забаву, и Елизавета наслаждалась этим низменным представлением точно так же, как и отбросы общества, посещавшие медвежьи бои. Пэрис-Гарден в Саутуорке завоевал дурную репутацию, как центр травли медведей, и возможно, именно там Шекспир познакомился с этим зрелищем, упоминая о нем в некоторых своих пьесах, включая и «Виндзорских насмешниц».
Наиболее красочное описание вышло из-под пера Томаса Деккера в 1596 году: «Временами с этой жестокой арены, где дьяволы пытают беспомощных, по улицам разносился медвежий рев. Только одни эти истошные звуки напоминали мне ад. Медведь, прикованный к столбу, казался огромной черной душой, проклятой и приговоренной на адовы муки, а собаки – дьяволами, терзающими ее. Над ослеплённым и униженным, привязанным и беспомощным медведем, вместо того чтобы травить его собаками, измывалась кучка тварей с человеческой плотью и христианским ликом, она брала на себя обязанности палачей и хлестала беднягу кнутами, пока его старые, осунувшиеся плечи не заливались потоками крови. В этом зрелище невинность никогда не победит тиранию, поскольку животное не может сопротивляться насилию, а посему его мучители расходятся лишь с царапинами на руках или ранкой на ноге».
Нельзя не согласиться с леди Эдит Ситуэлл, которая в своей книге «Фанфары для Елизаветы» так комментирует только что рассказанное: «...хочется верить, что поцарапанные слепым медведем умрут в адских муках от гангрены. Возможно, с кем-то так и было... Как бы мне этого хотелось». (Леди Эдит, между прочим, очень любила собак, ее семья держала пару мастифов, которых описывали как «пару рыжевато-коричневых львов»).
Мнение Деккера о травле медведей разделял Лаптон (Lupton) который в 1632 году так описывал Пэрис-Гарден: «Это место нужно назвать омерзительным логовом. Сюда не приходят те, кому дорого свое имя и время. Здесь собираются чванливый скандалист, кровожадный мясник, продувной мошенник, прогнившая проститутка и матерящийся пьяница».
Обычная процедура травли состояла в следующем: медведя в наморднике привязывали или приковывали к столбу веревкой или цепью длиной до двенадцати метров. Собаки располагались вокруг арены, и, когда с медведя снимали намордник, спускали их, как правило, парами.
Они бросались прямо в горло животного, наваливаясь на него всем своим весом, надеясь сбить его с ног. Защитных ошейников на собаках обычно не было, поэтому клыки и когти медведя наносили страшные раны, а его хватка была равносильна смерти. В книге приводится иллюстрация травли медведя, правда, соотношения животных на ней могут быть не соблюдены. Сейчас трудно с точностью установить, кому принадлежали эти собаки. Имеются сведения, что поблизости от арены располагались так называемые собачьи дома, но кто был владельцем собак или медведей, так и неизвестно. Вполне вероятно, что хозяевами животных были те, кто посещал подобные представления, получая в качестве компенсации часть ставок, поставленных на исход травли. В письмах, датированных 1620 годом, «хозяином медведей и собак Ройал-беар-Гарден» был назван Эдуард Аллейн (1566 – 1626) – крупнейший трагический актер XVII века, из чего можно предположить, что это была официальная должность.
Важнейшим вопросом, который возникает при чтении многочисленных описаний травли в эпоху династии Тюдоров, остается один – были ли эти собаки мастифами. По неясным терминам того времени можно дать утвердительный ответ, но я уверен, что по внешнему виду они совершенно не были похожи на современных мастифов.
Сама техника травли требовала ловкой, но тяжелой собаки крепкого сложения, поскольку от нее требовалось сбить медведя с ног, что практически решало исход всего боя.
У лещеватой собаки с легким костяком не было бы преимущества, так как ключевую роль в травле играли вес и крепкое сложение. Гертснер, описывая травлю в 1598 году, утверждает: «...место травли быков и медведей устроено в форме амфитеатра. Животных привязывают в самом дальнем его конце и травят крупными английскими бульдогами»(речь идет о Бэнксайд-беар-Гарден).
Насколько мне известно, не существует ни одной картины, ни одного рисунка эпохи династии Тюдоров с изображением травли с помощью мастифа современного типа. Ближе всех к нему подошел Франсиско Хосе де Гойя-и-Лусьентес в гравюре «Травля быка собаками» из серии «Таигошацша» («бои быков»), хранящейся в Британском музее. Гойя родился в 1746 году и прожил до 1828-го, поэтому работал гораздо позже описываемых здесь событий. Его собаки явно напоминают современного бульмастифа, в то время как большая часть английских репродукций на эту тему, изображают тип боксера, правда, мы не должны забывать, что современный бульдог лишь отдаленно напоминает животных, существовавших сто пятьдесят лет назад.
Уинн сомневался, что мастифы участвовали в травле, и писал, правда без особого энтузиазма, следующее: «Можно без особого труда убедиться в том, что один только размер собаки, без пропорционально развитой мышечной массы и крепкого сложения, не мог да и не может являться ключевым звеном для ее травли.
Некоторые судьи откровенно заблуждаются, полагая, что главным в мастифе является его размер. Они забывают об истинном типе породы, отдавая предпочтение более легким животным, выведенным от кросса борхаундов (кабаньих гончих) или гигантских Данов».
Травля быков была популярна по всей стране, в особенности в Лондоне и в центральных графствах. Утверждают, что началась она якобы в 1204 году, когда лорд Стэмфорд из Линкольншира увидел, как две мясницкие собаки нападают на быка. Зрелище так ему понравилось, что он выделил в своем поместье специальное место для травли быков, которых приковывали тяжелой цепью. Судя по некоторым рассказам, опытные быки выкапывали передними копытами землю, куда прятали свой нос, зная, что это самое уязвимое место для нападения.
Среди созвездия талантов, появившихся в ту эпоху, был доктор Джон Кай, терапевт огромной культуры, личный доктор королевы Елизаветы I, подписывающий свои многочисленные труды под латинизированным псевдонимом Dr. Caiu's (доктор Каюс, или Кайус).
Йоханнеса Каюса помнят и за щедрые пожертвования Кембриджскому колледжу, который до сих пор носит его имя. Будучи великим натуралистом, он написал на латыни трактат о собаках, посвятив его своему другу Геснеру. Позже его перевели на английский язык и напечатали в Британии. Мастиф был описан как «громадный, упрямый, но энергичный увалень, с тяжелым, массивным корпусом, а потому и малоподвижный». Каюсу было известно, что существовали и другие типы мастифов, поскольку он упоминает о «еще более крупных и грузных собаках, которых впрягали в упряжь жернова на мельницах или использовали как поклажных собак для переноса тяжестей, например инструментов медника», а также два самостоятельных типа, названные им мастифами, используемые в разных целях: как сторожевых, вьючных, травильных, бойцовых и т. п.
Это подтверждает Уильям Гаррисон, чья книга «Описание Англии», написанная в 1587 году, воссоздает жизнь сельской Англии – состояние сельского хозяйства, обычаи, времяпрепровождение и естественную историю страны. Гаррисон был хорошо знаком с трудами Каюса и вполне мог включить их в свои хроники. Описания Гаррисона были куда более точными, чем многих его предшественников: «Домашние собаки были либо овчарками (пастушьими), либо мастифами. Первые встречаются настолько часто, что на них не стоит и останавливаться. А посему я оставлю этих дворняжек в стороне и пойду рука об руку с мастифами, цепными собаками или бэндогами, называемыми так из-за того, что многих из них днем держат на цепи или прочной веревке, дабы они не могли навредить кому-нибудь. Это огромная, упрямая, далеко не красивая, но энергичная собака, с массивным и тяжелым корпусом, а посему не ахти какая ловкая и резвая, выглядящая устрашающе и часто более свирепая и беспощадная, чем любая другая.
Наши англичане, намереваясь сделать ее еще более жестокой и свирепой, призывают на помощь саму природу, свой талант, трудолюбие и настойчивость. Стремясь сделать это, несмотря на то, что это довольно-таки дерзкая, сильная и бесстрашная собака, они натравливают ее на быков, медведей, львов и прочих подобных кровожадных тварей (либо привозных, либо домашних) без защищающего шею ошейника. Нередко они натаскивают своих собак для боев или борьбы с человеком (вооружаясь для защиты булавой, дубиной, мечом или надевая кольчугу), чтобы они были более безжалостными и злыми к посторонним.
Могу сказать, что одни мастифы только яростно лают, но не кусают, вторые делают и то и другое, а третьи, самые свирепые, нападают молча, без единого звука, или сначала кусают, а лишь потом начинают лаять – их боятся больше всего. Кроющуюся в них силу никто не в состоянии оценить или предвидеть, как невозможно себе представить всю мощь жима их челюстей.
Три мастифа легко справляются с медведем, а четверо – со львом. Одних наших мастифов спускают с цепи только на ночь, других – не спускают вовсе, третьи – настолько ласковые и дружелюбные, что целый день разгуливают по двору и по дому, катают на себе, как на лошади, детишек и играют в свое удовольствие, а четвертые – страшно ревнивые, причем не только к хозяину, но и ко всему, что считают своим: если, не дай Бог, кто-нибудь попытается обнять или слегка дотронуться до ничем не сдерживаемого монстра, он яростно набросится на своего «обидчика» всей своей массой». Наблюдения Гаррисона выглядят вполне достоверными, но я хочу обратить внимание читателя на первые строчки, в которых мастиф описывается как домашняя собака. Столько чепухи было написано о редкости породы и ее связи с домами аристократов. Гаррисон же утверждает вполне откровенно: «...мастиф не был таким ценным животным, как кому-то хочется думать, – это была рабочая собака в полном смысле этого слова».
И, наконец, хочу привести вам наиболее полное описание мастифа той эпохи, принадлежащее перу Конрада Херезбеча, датированное 1586 годом (переведенное на английский язык Барнэби Гуджем из Локона): «Желая приобрести мастифа для охраны дома, выбирайте собаку с крупным, крепким телом, громким и резким лаем, чтобы злодей, еще не видя ее, а лишь только заслышав, пустился бежать изо всех ног. Она должна иметь крепкое сложение, не быть чересчур компактной или излишне растянутой, крупную голову и настороженно-свирепый взгляд коричневых или серых глаз. Губы у мастифа должны быть черными, ни слишком короткими или чересчур длинными, пасть черной, широкой, нижняя челюсть объёмной, с широко расставленными клыками, чтобы создавалось впечатление, что они выступают больше остальных зубов. Верхние зубы сходятся с нижними в прямом прикусе и плотно прикрыты губами.
Всем своим видом он должен напоминать льва: громадная грудь покрыта длинной шерстью, холка подчеркнута, конечности с крепким костяком, крупные, хвост короткий, лапы очень большие. Его характер нельзя назвать ни слишком мягким, ни слишком свирепым: он не должен вилять хвостом перед вором или кусать друзей. Мастиф крайне осторожен и бдителен: никогда не уходит далеко от дома и своего хозяина, не лает без причины. Это не важно, что он медлителен и не очень ловок, ведь пёс должен драться только на своей территории и предупреждать о врагах. Черный окрас лучше всего, тогда ночь скроет его от посторонних глаз, а будучи незаметным, ему легче будет поймать и справиться с нарушителем».
Если внимательно прочитать это описание, сделанное четыреста лет назад, можно увидеть, что оно прекрасно перекликается со стандартом породы. Я не думаю, что эта цитата отображает современные требования к выставочному мастифу, но могу утверждать, что она прекрасно описывает всю группу мастифов.
В этом отрывке подчеркнута весьма важная деталь – «объёмная нижняя челюсть», заимствованная, возможно, из описаний римских времен, хотя, конечно, может быть и обычным совпадением.
Эпоха правления династии стюартов
Наиболее важным документом той эпохи является знаменитый портрет фламандского живописца Антониса Ван Дейка (1599 – 1641) детей Карла I, великолепную копию которого можно увидеть в Лондонской Национальной портретной галерее, а оригинал – в покоях английской королевы.
На нем изображена собака грубого сложения, с купированными ушами, чуть гончеобразной головой, но с чрезвычайно широким черепом. Эту массивную голову можно сравнить с рукой мальчика, безусловно будущего Карла II, лежащей на ней.
Белая проточина на лбу собаки характерна для группы мастифов того времени, и даже более того, – вплоть до девятнадцатого века. То, что Ван Дейк нарисовал собаку, схожую с той, что изображена на портрете Томаса Киллигрю, который также находится в Национальной портретной галерее, может быть совпадением, но все же напрашивается вопрос: а не знал ли художник эту собаку настолько близко, что брал ее позировать? Карл I очень любил собак и даже объявил розыск «черного куцехвостого мастифа», когда тот пропал.
Восемнадцатый век
Имеется несколько знаменитых портретов восемнадцатого века, на которых вместе со своими владельцами изображены и мастифы. Хотя и нельзя утверждать, что они представляют собой характерный породный тип, но на большей части портретов мы видим таких же, как у Ван Дейка, собак – пятнистого окраса и с длинной головой. Такая же собака изображена на портрете Чарльза Боульса Кливерского (1704 – 1780) кисти сэра Годфри Неллера (1646 – 1723). Аллан Рамсей (1713 – 1784) на портрете «The Young Pretender» («Внук Якова II») изобразил крупного, массивного, пятнистого мастифа вместе с Карлом Эдуардом Луи Казимиром (Стюартом).
Бесспорно, художник не обошелся без доли творческой фантазии, но, как бы то ни было, голова собаки находится выше талии хозяина, а хвост закинут прямо над ее спиной. Ричард Конвей (1740 – 1821) на портрете господина Торнтона отобразил собаку с купированными ушами не только схожую с кистью Ван Дейка, но и с таким же положением левой руки молодого владельца на голове собаки, как у сына Карла I, так что приходится только удивляться, не был ли он заказан художнику в королевской манере.
Граф Бюффон- французский естествоиспытатель, в своей «Естественной истории» (т. 1 – 36, 1749 – 1788) описывает несколько мастифоподобных собак, включая «Le Dogue de Forte Race» (крупную собаку крепкого сложения), с широким черепом, без признаков гончей, пятнисто-черно-белого окраса. Владельцем знаменитого мастифа был большой любитель животных Дэйвид Гаррик, хорошо известный антрепренер. После смерти близкого его сердцу спаниеля он приобрел мастифа по кличке Дракон.
Тот проживал в доме Гаррика в Хэмптоне, но однажды тот выпустил его на сцену, а позже Дракон был запечатлен на картине модным в то время портретистом Zoffany. Пес изображен на ней впереди семьи Гаррика, на фоне Шекспировского театра в Хэмптоне. У него длинная голова с четкой черной маской на светло-оленьем фоне. Гаррик умер раньше своего пса и после его похорон, когда карета покойного прибыла в Хэмптон, кобель повел себя агрессивно, не найдя ласки со стороны жены владельца, чего та никак не ожидала. В карете находились миссис Гаррик и ее ближайшая подруга, Ханна Мор- английская писательница (1745-1833).
Дракон, вероятно, серьезно относился к своим обязанностям сторожа, поскольку Ханна Мор посвятила ему оду, в которой писала: Дракон, ты также рьяно двор тиранишь,
как стая знаменитых твоих тезок,
таких же бдительных, взбешенных сторожей,
что охраняли сад свой Гесперийский.
Ода была очень длинная, и Ханна Мор, поэтический талант которой блек перед ее восхищением Гарриком, послала ему вместе с пьесой «Перси» банку маринованных яблок по-индийски. Мы не знаем, понравились ли Гаррику яблоки, но пьесу он определенно не одобрил. В то время его влияние как антрепренера «Друри-Лейн»- крупнейший лондонский театр, падало, и он вряд ли мог помочь преданной ему женщине.
Одна из самых известных гравюр конца восемнадцатого века принадлежала английскому художнику и натуралисту Томасу Бьюику и появилась в его «Histori of Quadrupeds» («Общей истории четвероногих»). Бьюик родился в 1753 году в Нортумберленде и стал наиболее известным гравировщиком Англии по дереву, автором тех чудесных сценок деревенской жизни, которые часто украшали окончания глав в книгах того периода. В 1785 году он начал серию гравюр для своей книги, которая была напечатана на переломе столетий, вслед за ней, в 1804 году, последовали два тома его «Истории британских птиц».
Трудовой путь Бьюика начался с работы гравером по серебру, позже Одюбон- известный натуралист, писал о нем как об «идеальном старике англичанине, работающем в засаленном ночном колпаке и спавшем на полу завернувшись в одеяло». Он умер в возрасте семидесяти пяти лет и был похоронен на Овингхемском церковном кладбище, расположенном через речку, прямо напротив дома, где родился.
Эта короткая биография показывает, что старый гравёр едва ли выезжал за пределы своего церковного прихода, и, обладая способностями настоящего сельского жителя подмечать и передавать любые изменения окружающей его природы, он в то же время вынужден был копировать малознакомые ему детали с чужих гравюр. Своего мастифа, о котором идут жаркие споры, Бьюик сделал с собаки Бюффона, изображённой полувеком ранее. Единственное их отличие заключается в том, что у Бьюика он смотрит налево, а не направо, во всех же других отношениях обе собаки идентичны, включая и черные пятна.
Зачастую думают, что оба этих прекрасных художника изобразили мастифа того периода, в действительности же один из них скопировал работу другого.
Несколько портретов мастифа выполнил Хоуитт, еще один гравёр, работавший в начале девятнадцатого столетия. В его «Быке с мастифом» несчастная собака, которую поддел на рога бык, размером с современного эрдельтерьера, грубошерстная, с белыми пятнами, в то время как на картинах травли медведя художник изображает собак бульдожьего типа: приземистых, с широкой грудью. На другой его гравюре, «Мастиф со спаниелем», изображена собака грубоватого сложения, с купированными ушами и крепкой мордой, которая угрожающе смотрит на спаниеля. Этот мастиф мог быть из числа тех, которых некоторые авторы, включая Уинна, называли «фермерскими» Уинн полагал, что это были метисы мастифа с пастушьей собакой. Для более ясной иллюстрации того, как свободно применялся термин «мастиф», хочу привести вам картину хорошо известного мастифа по кличке Лев.
Сравните его с мастифами Хоуитта или Бьюика, и вы сразу же почувствуете разницу.
Примерно в это же время, а именно в девятнадцатом веке, стали жаловаться, что «чистый мастиф» практически исчез. Бьюик в своей «Истории четвероногих» писал, что «мастиф в своей чистой, несмешанной форме встречается редко». Слово «мастиф» применялось к бульдогу, датскому мастифу и бэндогу (интересно, что Бьюик не считал его синонимом последнего).
Сиденхем Эдвардс в «Cynographia Britanica» («Британской кинологии», 1801 – 1805) говорит то же самое, в то время как Уильям Таплин- охотничий писатель, в «Тhe Sportismans Cabinet» («Охотничьей шкатулке»), выпущенной в 1803 году, утверждает, что «поголовье породы уменьшилось из-за различных смешений и экспериментальных вязок» так, что собака того времени «в чистой, несмешанной форме встречается очень редко». Он также упоминает, что мастифы могут быть различных размеров и окрасов, но истинного представителя породы приобрести очень трудно.
Английский охотничий писатель Джон Скотт в «Тhe Sportsmans Repositiry» («Копилке охотника») за 1820 год писал, что «вам больше не удастся найти породу в чистом виде». Создается впечатление, что это мнение большинства писателей того времени, вплоть до второй четверти девятнадцатого века.
Хочется задать вопрос: а существовал ли когда-нибудь «чистый» мастиф? Мнения по нему явно расходятся. Зарегистрированных родословных тогда не существовало, а путешествие по Англии, как и по любой другой стране, занимало слишком много времени. Вряд ли кто-нибудь из южных или западных графств видел йоркширских или чеширских собак, поэтому вполне можно предположить, что ограниченное число животных в одном регионе приводило к интенсивному инбридингу, из-за которого в нем могло появиться однотипное поголовье. Нельзя отрицать, что травильные медвежьи мастифы Хоуитта были похожи на травильных бычьих мастифов, но при этом уместно процитировать и покойного доктора Джоуда:
«Все зависит от того, что вы подразумеваете под словом «мастиф».
Имеется две картины, которые, по моему мнению, обобщают мастифа начала девятнадцатого века. Первая принадлежит кисти Гилпина. На ней изображена крупная, величавая, черно-белая собака с широкой головой, невероятна глубоким корпусом и относительно короткими конечностями. В сильной холке просматривается скрытая мощь, а судя по ширине морды, собака обладает крепкой хваткой и широкой нижней челюстью. На второй картине – похожая собака. Ее оригинал был приобретен на аукционе «Сотби» мистером Иваном Моносори (она и сейчас находится у него), который узнал в изображенной на ней собаке мастифа, так как видел точно такую же на гравюре Рейнейгла- охотничий писатель. Ранее эту картину приписывалй именно ему, но «Сотби» представил ее как произведение Уильяма Марлоу (1740 – 1813). На картине изображена собака на цепи, стоящая на берегу рядом с лесопилкой.
Вдали виден собор Святого Павла, поэтому можно догадаться, что это район Саутуорка, в котором родился Марлоу. Большую часть жизни он провел в Лондоне и расписывал Блэкфрайерский арочный мост и собор Святого Павла. По фону и среднему плану картины чувствуется рука Марлоу. Знаменитый гравер Рейнейгл, на первых порах прекраснейший анималист, был современником Марлоу, пережив его на два года.
Собака на картине имеет определенные характеристики мастифа, с проточиной на голове, типичной для собак того времени. Морда широкая, с отвислыми губами. Череп между ушами достаточно широкий, поясница слегка выпуклая, пояс задних конечностей мускулистый, так же как и лопатки, что говорит о том, что это рабочая собака. На обратной стороне холста художник написал, что это знаменитая лаймхоллская разновидность (которая подвергалась в свое время жестокой критике). Таким образом, мы подходим к тому периоду, когда мастифов стали действительно разводить. До этого большинство собак огульно называли «мастифами».
Если когда и существовал, как утверждают старые авторы, «чистый» тип, зачем нужно было скрещивать и многократно перескрещивать его? Некоторые предполагают, что ауткросс был необходим даже в таких местах, как Лайм-Холл, но именно в них и существовали чистые линии мастифов.
Мы смело можем предположить, что в особняках знати мастифов держали как сторожевых собак, но не следует забывать, что существовали и другие разновидности сомнительного происхождения: «мастифы» медников, мясников, фермеров и много других. Именно из них плюс из некоторых привозных пород собак и был выведен истинный мастиф, о котором мы и поговорим в следующей части.
Дом|Карта|О филa|История|Архив|Дневник|Гaлерея|Ссылки|Новости|Юмор|Форум